קליפות: Курёхинский détournement de mineurs и книга Кушнира о Русском Lefebvre-626

  Я высоко ценю Кушнира за его умение работать с информацией (сказывается математическое образование), но главное – за талант превращать в осязаемые образы содержание виртуальных библиотек, когда даже то, к чему он не прикасался лично, становится событием. Так и осталась непревзойдённой – не смотря на беспомощную критику некоторых – его книга «100 альбомов», а «Золотое подполье» превратилась в самый настоящий навигатор по 80-ым, где он, отсканировав маленькие смыслы тогдашних стиляг, написал, что называется, полотно на зависть как предыдущих, так и будущих поколений.

Вышла, наконец, его книга о Сергее Курёхине, которую долго ждали, потому что такую тему мог освоить только Кушнир. Потому что проблема Курёхина состояла именно в том, что понимая значение его личности и разделяя оценку его своеобразного таланта, большинство совсем не понимало сути его гениальности. А для этого нужен художник, способный написать портрет, что называется в 3D, где все векторы, направленные в самые разные стороны не давали бы эффекта аннигиляции, а наоборот, как бы окунали читателя в противоречивый курёхинский мир, заставляя участвовать в этом творении каждого мгновения «здесь и сейчас» вместе с автором.

Комменты здесь

Курёхин был всеобщим любимцем, мало кто из музыкантов его поколения был настолько конвенционален в своих экспериментах, чтобы постоянно прощать его провокации и опасное для многих жонглирование смыслами, с необходимостью обесценивающее наработанные годами клише – комфортную среду обитания для носителей здешних брэндов, живших на ренту с последних. Музыка Курёхина говорит о нём мало, как и саундтреки к фильмам, где тоже трудно обнаружить что-то необычное. Курёхин интересен был своим непроявленным, этим скрытым вектором имманентного телемита, занимавшегося «весёлым искусством» как бы внутри себя и не посвящавшего публику в работу своей «мастерской». Его называли «капитаном», но быть навигатором актуального не было его призванием, он манифестировал себя исключительно «влажным» путём через искусственные конструкции «новой очевидности», оказываясь в мире которой публика, как правило, просто смеялась, но этот смех – как бы то ни было – рвал пуповину связи с обыденностью: так феномен становился вещью.

Нет, он не разрушал мифы и не строил новых, он просто допускал иные связи между явлениями и пакеты этих директорий выдавал за феномен. Поскольку среднестатистический рашкован не видел разницы между феноменом и вещью, то в курёхинской оптике всё казалось овеществлённым и, таким образом, он как бы заставлял публику преодолеть границу обыденного – практика, в которой он и играл роль капитана. Строго говоря, это не было продуцированием нового, но актуализировало сам момент действия, где всё казалось абсурдом именно вследствие лёгкой травмы мозга, на которую идёт любой художник манифестацией собственного творения.

Да-да, я не оговорился, ибо любая уникальность – это настоящая травма для публики, поскольку разрушает устоявшийcя синтаксис. Будет ли такой травмой книга Кушнира, как говорится, поживём – увидим, но адекватно описать Курёхина ресурсом языка «культуры» мне кажется не только проблематичным, но и умаляющим значение самого феномена «Курёхин», который давно уже вышел за рамки собственно «личности», собственно вещи.

Когда до тебя доходит смысл Уникальности, ты начинаешь понимать, что уникальным, в первую очередь, может быть только время. Точнее, каждый его новый момент, как новый способ описания градуса сложившейся энтропии. Потом понимаешь, что время невозможно зафиксировать, превратить в артефакт, поскольку до тебя всё уже сыграно, спето, нарисовано, сказано. И вдруг с радостью находишь явную амбивалентность последнего утверждения в том смысле, что до тебя не всё было сказано, отнюдь. Тебя самого, как высказывания, до тебя– уж точно не было.

И ты решаешь побыстрей отчебучить собственную чучу, но возникает та самая проблема языка, поскольку в силу твоей априорной уникальности, с необходимостью будет и уникален язык твоих коммуникаций, делающий сами коммуникации с внешним миром, увы, невозможными: надо как-то готовить мир, который, в свою очередь, можно изменить только лишь меняя самого себя. Она же – Третья Ландмарка Альберта Маккея.

Ведь недаром англичане это не англичане, если не сегрегация, редуцированная до попсового мема. И тут, как вы уже догадались, появляется Товарищ-Майор™ в лице Алистера Кроули, создавший когда-то ЛДП при КПСС. Он обожал Россию, в первую очередь, именно за то, что эта несгибаемая давла, унаследовала у Хазарского Каганата его жёсткий сегрегационный уклад, а главное – «практику признания», основанную, в свою очередь, не на масонских символических театральных мизансценах, а строго на «химической» инициации – традиция, сохранившаяся к тому времени только лишь в Африке, Новой Зеландии и… "бездонной"России:

© «В Бездне нет сущностного бытия; она заполнена всеми мыслимыми формами, но эти формы, все без исключения, в равной степени лишены содержания и, следовательно, «злы» в единственном истинном смысле этого слова, — то есть бессмысленны, но злонамеренны в силу того, что стремятся обрести реальность. Формы эти кружатся без толку и без цели, произвольным образом сбиваясь в некие массы, как песчинки образуют пыльный вихрь; и каждое такое случайное скопление претендует на индивидуальность и вопит: «Я есмь Я!»— хотя и осознает при этом, что его компоненты в действительности никак не связаны между собой; так что при малейшем возмущении среды фантом этот рассыпается в прах, подобно тому как пыльный вихрь осыпается наземь дождем песчинок при столкновении с проезжим всадником»

Оставив в стороне оценку экзотического эволюционизма Зверя-666, заметим, что концепт «Бури Равноденствия», пожалуй, самое интересное в его весьма эксцентричном наследии, поскольку впервые обосновывает ключевую роль спойлерствав эволюционном процессе. То есть, не просто изменение мира необходимо начинать с самого себя, но когда расстановка сил «нового» и «старого», как говорится, пятьдесят на пятьдесят, «новатор» должен строго играть на стороне «старого», на стороне «архаиков», ибо имманентное рулит! И только оно. Да-да, стань левшой и будь всегда «влажным»!

Найди себе Второго™ и спокойно иди к цели, заставив и помогая ему воевать против себя. И никогда, впрочем, не забывай, что это не его война, а твоя: очистись от шелухи и твой свет сам заберёт твою тень.

О чём это мы. Да? Ну вы понели. И тем не менее.

Нашёл, наконец, фотки с презентации Кушнирского "долгостроя", поскольку наши с блекберри чёта не грузятся. И всё благодаря геометрам из "Дома Культуры", за что им отдельный респект. Что касается самой книги, боюсь, я оказался прав: публика так и не поняла, чем интересен Курёхин. По кушнировской книге это тоже непонятно.

Наиболее интересно выступил разве что Митропольский, слова которого были предсказуемо когерентными тому, что мной уже сказано выше, потому как налицо чисто поколенческая (вполне естественная, впрочем) аберрация смыслов, и даже роскошная литературность автора книги не смогла скрыть очередного факта мифотворения, требующего предъявления артефактов, которых у Курёхина, увы, нет. Формально, они есть, да, и Гаврилов очень старается на этом поприще, но даже при условии, что мы все договоримся считать их весьма убедительными, новые поколения нас просто обвинят в отсутствии достаточного кругозора: сами по себе они откровенно вторичны и неинтересны. Это понимал и сам Сергей, да это просто очевидно для всех, кто мало-мальски смыслит в музыке.

Не этим интересен Курёхин, а потому и привела его в НБП внутренняя перфекционистская логика, а не патологическая жажда кривляться, что, собственно вытекает из представленной книги, если её читать как жанр Жизнь Замечательных Еврей, где интервьюеры, что называется "танцуют по архитектуре". Так называл Заппа этот "метод", и которого, в свою очередь, процитировал Андрей Гаврилов на презентации. Однако в книге про самое важное в биографии Сергея Курёхина всего пара страниц. "Свидетели"поп-меха - ну не пиздец? Зачем весь это ностальгический мусор? Интересен Курёхинский-Феномен™, как опыт прикладной феноменологии, одним из первых у нас пытавшийся создать параллельную реальность исключительно из собственных высказываний, основанных на цитировании всего и вся и в самом нелогичном порядке.

Вот чтобы добиться аутентичности в каждый момент времени, он постоянно "умирал"в перфекционистском смысле, апгрейдил собственное персоналити, но и нельзя сказать, что уходил в этом каждый раз слишком глубоко, включая сюда и фашизм-большевизм, который ему был просто необходим как воздух. А вы что думали? Да разве в "актуальности"ценность Поп-Механики? Поп-механика это миметическое воспроизведение действий Демиурга, пропущенное сквозь оптику Деборовского детурнемана, отражающее не сколько время, сколько порядок в наших с вами черепушках, не способных отличить феномен от вещи.

Вот и весь фокус. Претензия автора заключалась не в актуальности и уникальности его артефактов, а его самого.

Вот что должно быть основным стержнем книги о Курёхине, и это дико интересно, а не глупейшие "воспоминания современников", описывающих самые банальные действия в банальнейших же ситуациях, где фамилию "курёхин"замени на "гребенщиков", и от этого, увы, мало что изменится.

Курёхин - это повод поговорить об уникальности, о трафаретах нашего сознания, о нашей тотальной неразвитости и немузыкальности, где Сергей есть не что иное, как тест - собственно в этом и состояла суть его художнической натуры, тотально провоцирующей публику на рефлексию по отношению к собственной экзистенции, как бы подталкивая её к преодолению всевозможных границ и разрушению стен внутренних тюрем.