Культурка рубежа десятилетий: высеры, акции, набросы
Часть Первая (начало)
1. РАСТВОРЯЙ И СГУЩАЙ: КАЗУС_МЕНДЕЛЬСОНА™

Вопрос риторический, и ответить на него непросто. Вот почему Казус_Мендельсона™, точнее, ссылка на сей прецедент превратилась чуть ли не в лекало и стала постоянным драйвером проектов по пересмотру прошлого, эффективно обслуживая любую схему по реабилитации незаслуженно забытых имён. А тут ещё масла в огонь подливает доказанная информация о существовании в то время целых творческих цехов, работавших на брэнд, как правило, напрямую связанный с именем «исторического» Композитора. То есть не всё то, грубо говоря, что написал, например, Бетховен, принадлежит самому Бетховену, да и Гайдн, вроде бы, оказался не таким уж плодовитым.
Комменты здесь
И вот, в результате подобных конспирологических экзерсисов, мы начинаем вдруг интересоваться Гуммелем, Краусом, малыми итальянцами, Сальери, Дуссеком, Зеленкой и т.д. В шоколаде, конечно же, сами конспирологи. И на этом поприще особо следует отметить американского музыковеда и дирижёра Вильяма Кристи, получившего звание Почётного гражданина республики Франция за одного только, очищенного им от пыли забвения, музыканта-иезуита Шарпентье, весьма оригинальное творчество которого заняло достойное место в современном репертуаре практически всех исполнителей так называемой Early Music.
В последнее время обнародование национальных культурных запасников, поистине стало актуальным трендом. Любителям музыки хорошо известен, например, немецкий лейбл CPO, публикующий музыку малоизвестных композиторов Германии второго, третьего и четвёртого эшелона – это по отношению к Известным и Великим. И вот мы уже узнали о недооценённом и оболганном Гансе Пфицнере, об огромном количестве почти забытых кантат Телеманна и об апокрифах того же И. С. Баха – «Страсти» написанные им на тексты Евангелий от Луки и Марка.
Не отстают от немцев и французы из «молодёжного» лейбла ALPHA, взявшие экзотическую тему этно-бытового аутентизма в пограничных с академической музыкой областях, как то: влияние исламских религиозных идей на творчество французских композиторов или арабо-сефардская компонента в бытовой средневековой музыке Франции. Результат – впечатляющие тиражи дисков и интерес самой широкой публики – налицо.
А как дела с «запрещённой классикой» обстоят у нас, в России? Сразу скажем, масштабы открытий у нас несколько иные, и это несмотря на размеры нашей территории. Почему – гадать не будем: то ли постоянное редуцирование образовательного уровня, то ли отсутствие общественного интереса к музыке, – тем не менее, считающим, что кроме Рахманинова и Чайковского в России ничего значительного не было, с ходу рекомендуем хрестоматийное и весьма доступное исследование советского музыковеда Бориса Асафьева, которое так и называется «Русская музыка», – там они для себя сделают множество открытий. Хотя и без того понятно, что тот шумный международный резонанс, который вызвали в конце 90-х имена Хандошкина, Рославца и Мосолова, чью музыку активно тогда публиковали OPUS 111 и Hyperion, прошёл мимо них.
На предмет выше упомянутых открытий можно порекомендовать также интересную, но редкую книгу Ивана Лапшина «Художественное творчество», вышедшую в Петрограде в 1922 году. А можно – недавний релиз издательства «Композитор» – книгу Всеволода Задерацкого, написанную им о своём отце под названием «Per aspera…». Вот на ней мы и остановимся.
Издание представляет собой биографию выпускника Московской консерватории за 1916 год и офицера Добровольческой армии Деникина, композитора Всеволода Петровича Задерацкого, предсказуемо попавшего в жернова бессмысленной и беспощадной сталинской системы. Композитора, постоянно доказывавшего её идеологам собственную состоятельность и умершего в год смерти Сталина и Прокофьева, которые были знаковыми именами времени, заслонившие в истории многих. Последнее обстоятельство, похоже, стало дополнительным поводом в многоходовой операции совдепа по намеренному забвению ни разу не «красного» Задерацкого.
Понятно, написанная сыном об отце, биография вряд ли сможет сохранить академический тон беспристрастной летописи тех или иных событий, и читателю, порой, трудно различить масштаб этих событий. Второстепенное, но личное нередко в таких случаях закрывает собой более важное в сопоставлении дистанций между явлениями, и полное растворение в фактах исключительно экзистенциального характера, конечно же, мешает постороннему наблюдателю адекватно оценить сабж.
Тем не менее, книга написана хорошим, я бы даже сказал, музыкальным, – с роскошным калейдоскопом нюансов (они же мелизмы), взятых, очевидно, из семейной генетической библиотеки, – языком, весьма эмоционально, и заметный публицистический заряд автора помогает здесь не только почувствовать, понять и оценить харизму абсолютно не известного широкой публике русского композитора, но даёт также немало пищи для анализа той жестокой эпохи законодательно обоснованных преступлений политического режима, занимавшегося планомерным уничтожением населения страны.
Однако, несмотря на некоторые суховатые, способные отпугнуть широкого читателя, иллюстрации в виде партитур, книгу очень интересно читать: литературно-музыкальная артикуляция автора, рассказывающего о музыке, сама по себе захватывает последовательной игрой консонансов и диссонансов. Первыми богаты описания внутреннего мира композитора, его selbst; вторые – продукт вынужденных коммуникаций этого мира с миром внешним, и чтение книги, таким образом, превращается во что-то подобное прослушиванию музыкального артефакта типа симфонической поэмы. И это неудивительно: сюжет книги автор-писатель выстраивает по тем же законам риторики, что и композитор музыку – с её спадами и подъёмами, динамикой звучностей и постоянной сменой ритмического размера тактов, когерентной тем или иным сегментам биографии героя.
Вообще, повороты биографии В. Задерацкого настолько круты, что, двигаясь по многочисленным её точкам-событиям, буквально захватывает дух. Судите сами: окончив консерваторию, будущий композитор не успевает сдать выпускные экзамены, однако, переквалифицировавшись в военного инженера, на следующий свой экзамен он попадает к небезызвестному в российском музыкальном мире критику Ц. Кюи, который, в свою очередь, интересуется не столько инженерной техникой, сколько судьбой учителя Задерацкого (им был Танеев), а также вкусами его ученика, отдавшего, в конце концов, предпочтение Танеевскому антагонисту – Скрябину. Деталь, на самом деле, очень многое говорящая в контексте эстетических дискуссий тех лет.
Но и это ещё не всё. Попав в плен к красным и уже готовый ко всему, в отчаянии, бывший Деникинский офицер, находясь на территории какого-то экспроприированного большевиками особняка Задерацкий всю ночь играет на рояле – его игру слышит сам Дзержинский и вдруг выдаёт музыканту охранную грамоту, где Железный Феликс пишет, буквально, следующее: «Сохранить жизнь, определить место жительства». И дальше – в том же ключе: биография, способная стать основой сюжета для увлекательнейшего романа.
Тем не менее, творчество В. Задерацкого было запрещено вплоть до наложения запрета автору на исполнение собственных произведений. Что же так? За что был запрещён Задерацкий, и за какие такие преступления он неоднократно арестовывался и был, в конце концов, отправлен в ГУЛАГ?
Всё просто: «за пропаганду фашистской музыки» и за то, в частности, что на одной из конфискованных во время очередного обыска афиш, среди многих других были обозначены имена Р. Вагнера и Р. Штрауса в качестве программы концерта. Да, это было в родном нашем СССР, не удивляйтесь, хотя, допускаю, молодое поколение, вряд ли, сможет поверить в подобные вещи. И, кстати: что это за чудище такое «фашистская музыка», – кто-нибудь может нам внятно объяснить сей термин? Тем не менее, изволите видеть: весьма красноречивая характеристика совдеповских экспертов в области культуры и искусства и, судя по некоторым событиям последнего времени, не факт, что их уровень изменился за прошедшие десятилетия.
Копнём, однако, глубже: запрет на исполнение инструментальной музыки, очевидно, отдаёт паранойей, – какую же ещё «вражескую идеологию» могли нести звуки сами по себе? Хотя, обращаясь к культурному бэкгрунду сталинской «индустриализации» (а на самом деле подготовке к продолжению Первой мировой войны – то есть войне с Германией на стороне Англии и США в качестве пушечного мяса), легко догадаться: мы имеем дело здесь с желанием не просто сломить и сломать человека, но в корне изменить его интенциональный мир носителя определённой культуры, традиции – примерно то, что делает современная призывная армия с подростком, превращая его в медиума общественной (читай – направленно идеологической) лжи, где не просто нет ничего личного, но, главное – нет ничего персонально личного. Однако мы отвлеклись.
Биография Всеволода Петровича Задерацкого заканчивается полным списком произведений русского композитора, о котором мы до сих пор практически ничего не знали. И выход этой книги – настоящее событие. Впрочем, Казус_Мендельсона™, состоящий не только в том, что белых пятен в истории русской музыки стало на одно меньше, но и в том, что путей через тернии к звёздам, на самом деле, множество – но, выбирая их на самом деле, мы следуем одному и тому же старинному алхимическому рецепту Solve et Coagula, который как раз и записан на языке названия этой книги.
2. ОПТИМИСТИЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ КРЕМЛЁВСКОЙ ЛЕСБИЯНКИ
В мутном потоке ностальгических изданий по Советскому Геополитическому Пузырю эта книга занимает особое место. Она многослойна, многозначна, хорошо и профессионально сделана именно как биографический источник, когда любой заинтересованный исследователь по, казалось бы, случайным фактам биографий случайных людей способен найти ответы на многие «проклятые» вопросы современности. Это вопросы – на самом деле – о нас самих. Это то, что не оставит нас никогда; это то, что живёт параллельно с нами в качестве со-бытия: как мы дошли до жизни такой? В силу каких причин страна превратилась в failed state? Что нас всех ждёт завтра? И т.д.
С первых же страниц книги её авторы ставят читателя в тупик своей осторожной, щедрой на всяческие похвалы интонацией по отношению к людям, заслуги которых не то, чтобы сомнительны, но представляют собой не иначе как то, что обычно называют угрюмой серостью. Однако их агрессивную среду и, в особенности, уровень их материального достатка угрюмым уж никак не назовёшь. Безумный такой, и далеко не серый праздник жизни, где эти явные фрики, наделённые «государственной» властью, чудят и куролесят, куролесят и чудят так, что мало не покажется даже фанатам панк-культуры, что, собственно, недалеко от истины: главная героиня книги – бывший советский министр культуры Екатерина Фурцева. И мемуары о ней – красноречивое описание вакханалий стаи бешеных собак, ожидающей отстрела. И мы ничуть не преувеличиваем: только что прошёл ХХ съезд Партии, и целибатную машину войны под названием НКВД как раз отправили на переплавку. И понеслось…
Вот такая книга про околокремлёвский тус 60-х – из циничных фриков, изысканного хрючева и закрытых спецраспределителей, модных платьев и спецпортных, карьеристов-мужичков-и-бабских слёз, безумного флюродроса прикормленных и такого же безумного посылание-на-хер обиженных. Живой человек, живые чувства, живая жизнь живых богов, один из которых – мужик в юбке: easy living? – да, нет, вряд ли…
Как вы уже догадались, собственно к культуре, явно склонная к перверсиям, личность Фурцевой не имеет никакого отношения – книга лишь подтверждает эту несложную гипотезу. Да и сама должность Министра Любви в совдепии сводилась к простому распределению синекур на фоне активных действий по созданию творческим людям всяческих препятствий. Хотя кто-то и здесь может обнаружить нешуточный триллер, ничуть не сомневаемся. Да, она появилась в соответствующей среде, была\не была (ненужное зачеркнуть) любовницей тогдашнего главы Никиты Хрущёва, хотя, судя по фотографиям, губа у Кукурузного была не дура – отсюда и.
Кто все эти люди? Откуда они все взялись? Как, управляемая серыми, бездарными и никчёмными людьми, страна просуществовала более 80-ти лет?! Прочитайте эту книгу сами, – может, и найдёте что-то, спрятанное между строк, как это было принято в людоедской совдепии, отнюдь не приказавшей долго жить, а, всего лишь, залившей старым и вонючим гноем постсоветскую Эрефию, уже на наших глазах скатывающуюся на дно мировой цивилизации. А как вы хотели? Чтобы больные, никчёмные, закомплексованные существа управляли страной, а страна процветала? Такого нет нигде просто потому, что в природе не бывает пустот. Полезная, тонкая книга.
Что осталось в памяти поколений от этой Фурцевой? Ничего, кроме приснопамятных «фурцвагенов», холодных и жёстких «автобусов», переделанных из малолитражных грузовиков, на которых советские артисты «бороздили просторы большого театра», зарабатывая, кстати, нехилый баблос – камень преткновения для завистливых советских чиновников. «Вы получаете, а мы зарабатываем», – расхожий в то время и, тем не менее, весьма несправедливый упрёк властям, когда артисты из кремлёвского пула ни копейки не вкладывали в собственную рекламу, поскольку «государство» эти функции брало на себя совершенно бесплатно.
Зачем? Чтобы, не попавших в пул, ломать через колено. За что? Неважно! Вспомните «Оптимистическую Трагедию» Вишневского с её, с виду похожей на человека Комиссаршей, а на деле – живой резиновой дилдой, управляющей группой революционных матросов-педерастов. Вот что такое «советская власть»: это не Власть Советов, отнюдь, – а власть лесбиянок над пассивными педерастами. Вот и представьте себе теперь трагедию внешне, вроде как гендерной женщины, красавицы, которой судьба выделила пафосную роль партийной бычары…
3. В НАТУРЕ КАРАЯН
Когда люди начинают жить прошлым, они говорят: «легенда». Действительно, прошлое для каждого человека представляет собой одну большую легенду. Однако у этого слова есть и прямой смысл, значение которого подразумевает, в известной степени, редкость, исключительность. Это тот случай, когда речь идёт о событиях или людях, способных формировать внутренний космос современников, и последние – в отсутствии актуальной информации – додумывают или «дорисовывают» объекты собственного интереса. Слово «легенда» употребляют весьма часто, но так ли много действительных легенд мы можем вытащить из нашей коллективной памяти?
В музыкальном мире имя Герберта фон Караяна имеет именно такой, «легендарный» статус. Здесь имеет значение всё – как личностная харизма, так и его «продукт» в виде огромного количества аудиозаписей, музыкальных фильмов – жанра, одним из пионеров которого был великий дирижёр, не говоря уж особенностях его «поведения в быту», как говорили советские современники у себя на родине в отличие от «их нравов».
В 2008 году мы праздновали столетие со дня рождения маэстро, и к этой, весьма знаменательной дате вышли воспоминания его второй жены, французской модели Эльетты фон Караян, – книга, русское издание которой увидело свет ровно через два года. «Он был моей жизнью» – так называется эта трогательная история любви к близкому человеку, ставшего уже в годы их совместной молодости артистом мировой величины. Или даже чуть более.
Повествование начинается издалека – такое долгое крещендо в малеровском стиле. Но дальше – совсем уж неожиданное: вместо анализа идей всемирно известного музыканта, вместо экскурсов в тайные миры классической музыки – обыкновенная светская хроника и живописное описание мест, где путешествовала «сладкая парочка».
Великолепные, с откровенным намёком на privacy, инкрустированные в книжный блок фотографии красноречиво иллюстрируют тёплый мир их совместного творчества – то, классическое понимание семьи, сторонником которой всегда был и оставался бывший лётчик Люфтваффе. Учитывая нравы особой среды, в которой варились наши герои, так и хотелось переименовать книгу во что-то типа «Караян – натурал», или «Натуральный Караян», поскольку месседж Эльетты с её подчёркнуто гетеросексуальным подтекстом, мог показаться в европах неполиткорректным и даже – для некоторых – оскорбительным. Как хорошо, что мы живём в России, #славатебегосподи!
Похоже, в тех же западных традициях, где важнейшую роль играет personality, имя великого дирижёра стало неплохим маркетинговым ходом для раскрытия талантов самой Эльетты, у которой был даже свой стульчик среди музыкантов Берлинской Филармонии! И надо отдать должное её литературному таланту (и таланту переводчика, разумеется) когда грань между «мы пахали» и портретом настоящего гения, написанного самым близким ему человеком, не только не бросается в глаза, но воспринимается как шарм, как лёгкий каприз женщины, не только привыкшей к постоянному вниманию публики, но и обожавшей её.
Вообще говоря, история увода сабжа красавицей-француженкой у первой жены, да ещё плохо знающей немецкий язык, немного напоминает фокусы небезызвестной шпионки Маты Хари. Где-то к середине книги у меня даже возник вопрос: а не был ли этот брак секретной операцией французских спецслужб, проявивших понятный интерес к личности, весьма близко знакомой с верхушкой Третьего Рейха, и не могла ли Эльетта выполнять функции «контактного лица» на встречах с представителями французских резидентур в условиях такого роскошного с точки зрения географии гастрольного графика популярного артиста? Но это так – лишь моя рабочая гипотеза из разряда, как говорится, «не могу молчать».
Да и что мы знаем о самом Караяне? То, что его не любила советская фирма «Мелодия», а консерваторские считали: одни – «антисоветчиком», другие чуть ли не фашистом только лишь за его знаменитую версию Пятой симфонии Прокофьева, трактованную им как немецкий реквием. А что ещё? То, что недоброжелатели нередко называли дирижёра лакировщиком, совсем не отменяет его исполнительских удач, связанных с именами Рихарда Штрауса, Бетховена или Чайковского. А его запись Концерта Дворжака с только что покинувшим родину Ростроповичем, как и праздничная, солнечная трактовка Первого фортепианного концерта Чайковского с Рихтером – без них нельзя называться почётным словом «филофонист»! А его Вагнер…
Вот об этом, к сожалению, в мемуарах очень мало. Расчёт издателей на исключительное внимание сентиментальной женской аудитории, или констатация того факта, что гламурная жизнь для мадам Караян была просто интересней и важней работы её мужа? Ответить трудно. Мы можем судить только по тексту книги, а я лишь могу поделиться ощущением щемящей тоски за великую и интересную эпоху, которая оказалась в прошлом, и событиям которой был свидетелем, поскольку сам собирал его диски и всегда почитал Караяна как ярчайшую личность. И помню даже времена, когда его имя было нарицательным для обозначения в совдепии среднестатистического «великого западного дирижёра».
Ну, примерно, то же самое, что имя «Ленин» для индусов…
4. СТРАВИНСКИЙ: ИСКУССТВО ЖЕЧЬ ПОРОХ СИДЯ НА ПОРОХОВНИЦЕ
Не избалованному книгами о музыке нашему читателю всегда интересно: почему издатель выбрал ту, а не иную книгу? В данном случае ситуация достаточно прозрачна. «Искусство жечь порох» Элмера Шёнбергера – по сути – третья часть его триптиха о И.Ф. Стравинском, весьма удачно переведенного на русский язык, когда авторские идиомы имманентны «конечному» читательскому языку. Изволите видеть: еще один подарок фанатам автора «Петрушки», да еще при финансовой поддержке Нидерландского фонда литературных изданий и переводов. А значит – подарок вдвойне.
Нельзя не заметить, что книга не столько о музыке, сколько о впечатлениях о ней. Классическая литературная эссеистика, где музыка – лишь повод порассуждать обо всём. Так что, ценителям письма, случайных аллюзий и прочего парадокса – тоже сюда. Обожающий Стравинского (и не скрывающий этого) автор пытается даже быть конгениальным мэтру и в стиле, точнее, в самом методе выстраивания собственного дискурса.
Тем не менее, говоря о современной музыке и, походя, читая Стравинского и Шёнберга антагонистами, он разводит целевую аудиторию, соответственно, на болельщиков за того или другого, хотя она уже давно разделена на клан Кейджа и клан Штокхаузена («примитивистов» и «усложнителей»), и здесь автор, как говорится, «сыграл мимо кассы». Почему? Потому что очень любит Игоря Федоровича, эклектику которого считает исключительно современной.
Русскоязычному читателю, конечно же, услышать сие из уст просвещенного голландца весьма приятно. Однако изложенный в той же манере, волюнтаристский (так вот и лезет сюда это слово!) подход к теме немало раздражает, поскольку разговор ведется, по сути, на грани беспредметности. Что ж, жжём порох, сидя на пороховнице – а что? Многих сегодня раздражает и само творчество Стравинского – неаутентичное по материалу, набитое цитатами и претендующее на дополнительную визуальность. А ведь, с другой стороны, его по праву можно считать и родоначальником музыкального клипа.
Читателя постарше сабжевый раздел книги сразу же отсылает к лекциям «о музыке» приснопамятного Кабалевского, с его «шумами рощ и журчанием ручьев». Попадаем, что называется, в родной исторический переплёт. Дальше – чуть интереснее, но вскоре замечаешь, что за обилием цитат (исключительно любопытных для русскоязычного читателя в силу недоступности источников) скрываются вполне тривиальные «открытия», и очень хочеццо здесь растопырить пальцы и сказать, типо, «выполненные в манере Борхеса» - ан, нет. В сухом остатке – одно чувство досады от фейерверка банальностей, следующих одна за другой.
Действительно, «Малер во второй половине ХХ века был явно переоценен». Кто бы сомневался? Это было неочевидно лишь профессиональным антифашистам. «Булёз «отсиделся» в 68-м, он типо не настоящий революционер, а идейный марксист-ленинец». Но это автор разводит по углам Стравинского и Шенберга. Для аутентиков же – и тот и другой давно уже играют за одну «академическую» франкфуртскую команду.
«За державу обидно!» – этот эпиграф можно поставить к авторским наездам на early music, поставившую во главу угла диалект и субкультуру: к «аутентикам» Шёнбергер относится с нескрываемым презрением и демонстративно восхищается каким-то всеми давно уже забытым Иешуа Рифкиным. Ну, да, «возвышенное» – где ж его возьмешь у деревенского оркестра? Или – тишину у детского приходского хора. А ведь именно тишину автор без иронии считает высшим состоянием музыки. Остроумно.
«CD – хуже винила, а все вместе – хуже живого концерта». Конечно: альбом по искусству никогда не заменит посещение художественной галереи. Или ещё: «современные ксенакисы перестали быть музыкальными медиумами, их месседж – они сами». Так, ведь, «каков поп – таков и приход», музыка давно уже перестала быть доминирующим носителем информации, а т.н. «композиторы» превратились в «бренды» персональных дискурсов. Но вот публика потребовала музыку, и «бренды» не смогли ответить на запрос, а релевантной оказалась именно early music – музыка искренности и стиля. Для Шенбергера это неочевидно, но надо ему отдать должное: он-таки решил «преодолеть» Гайдна. Ну, как же: Стравинский – классицист, а кто у нас там самый-самый?..
В CD-приложении к апрельскому номеру английского журнала GRAMOPHONE вышла лекция Арнонкура о Гайдне. Точнее, не лекция, а беседа-размышление о великом австрийском композиторе в компании английского журналиста Джеймса Джолли. В общем, послушайте и, как говорят в таких случаях, почувствуйте разницу.
Но вернемся к книге. Дальше у нас идут изложения на тему Монтеверди и его «word music», о блокбастерной схоластике уже упомянутых «брендов» и, наконец, снова о любимом Стравинском. Вот, собственно, и всё.
Конечно, для малограмотной, нищей и немузыкальной России очередная книга Элмера Шёнбергера – реальное культурное событие. Да и Стравинский – как к нему ни относись – наш соотечественник, один из величайших композиторов прошлого века. Переводчик и издатель «Искусства жечь порох» тоже поработали на славу, безусловно. Но ощущение того, что перед тобой очередной культурный second hand навсегда ушедшего времени, – увы, сильнее. И, в связи с этим, возникает риторический вопрос: вместо того, чтобы снова предлагать публике очередного музыкального эсперантиста из партии Адорно, не лучше ли перевести и издать основные, а главное, актуальные тексты того же Арнонкура?
5. ЯПОНСКИЙ JAZZ-WORD ХАРУКИ МУРАКАМИ
Издательство «Эксмо» выпустило книгу рассказов популярного японского писателя, одного из крупнейших в мире коллекционеров джазовых пластинок, бывшего бармена Харуки Мураками. Вряд ли название книги «TV-люди» несёт в себе какой-то намёк на её содержание: скорее всего, перед нами ироничная ссылка на самого автора, в молодости работавшего на телевидении ведущим ток-шоу.
Кто такой Мураками, и что это за писатель? Любители модного чтива, ценители хорошей литературы могут эту рецензию дальше не читать: маст бай без всяких сносок и ограничений. Я уж не говорю о тех, кто давно знаком с этим именем – они не только купили эту книгу, но и давно уже прочли. Действительно, буквально все выходившие его книги на русском, стали национальными бестселлерами. Или, как написано в аннотации к книге, «воистину, если бы Мураками не существовало, его стоило бы придумать». В общем, да. И русским издателям в юморе не откажешь тоже. Как пелось в популярной советской довоенной песне: «…в эту ночь решили мураками перейти границу у реки…» Ну, или что-то типо того.
Рассказы Харуки Мураками на русском издаются впервые, но чем-то они напоминают нашего Аксёнова (раннего, разумеется) – тоже большого любителя джаза. Конечно же – атмосферой, самим типом авторского дискурса, миметически воспроизводящий джазовую пьесу: тут вам и ритм ударных, и томная атмосферность контрабаса, и многословная болтовня саксофона, – когда за весьма свободной импровизацией, перечислением совсем, казалось бы, ненужных деталей (букв\нот), чуткое ухо постоянно слышит неповторимый аромат вариаций на главную тему, увы, также неуловимую и тут же исчезающую, как вкус спелой дыни во рту.
И здесь мы находим самый цимес авторской манеры. Эта «дрожь на кончике сердца» держит читателя в напряжении до самого конца рассказа. Однако, написанные в весьма традиционной манере, очень просто, они отсылают нас не только к эстетике джаза, но и философии дзен – буддийская школа, которую часто называют предтечей экзистенциализма. Вот почему Мураками иногда кажется очень «русским»: русская классическая литература, как мы знаем, экзистенциальна par excellence.
Разумеется, непросто оценить книгу зарубежного автора, читая её в переводе, тем более, когда не знаком с языком оригинала. Это я уже о себе, но художественное мастерство писателя впечатляет, уровень кажется недосягаемым, и здесь, думаю, автор не будет жадничать и поделится славой с переводчицей, которой удалось передать тончайшую атмосферу своеобразного, ритмически организованного смыслового мира японского писателя, почему-то напомнившего мне выдающегося джазового кларнетиста, покойного Тони Скотта.
Почему Скотт? Джаз и дзен – сравните эти два полюса духовной географии обоих: американский джазовый музыкант, которого дзен привёл на восток и – отправившийся за джазом в обратную сторону, японский писатель-меломан (Мураками ныне живёт в США).
Jazz-word-music: тонально неустойчивый и скулящий, постоянно сползающий в доминанту, хрупкий и несчастный голос одиночества, поддерживаемый тонально непреклонной ритм-секцией, неподецки уверенной в правоте собственной манифестации без индульгенций на приват и сантименты, – превращают каждый его рассказ в напряжённую медитацию на тему жизни и смерти, где результат весьма ожидаем и строго конгениален уровню того или иного читателя. Скотт и Мураками: где-то же они могли встретиться?
Да, Мураками иногда считают модным, попсовым автором, ставят его в один ряд с «эзотериком» Коэльо, и причиной тому, как мне кажется, – не столько внешняя простота письма, сколько захватывающая «таинственность» его мира, как следствие того самого ненасилия, проявляющегося, в частности, в очевидном нежелании чётко артикулировать собственные месседжи, порой напоминающее Хемингуэя. Шестидесятые, ага. Тем не менее, когда говорят про автора как кумира тусовки шестнадцатилетних, не думаю, что это вредит его репутации: многие вещи автора действительно «молодёжны» в самом хорошем смысле, и сплавы показной наивности с элементами китча в сюжетах его рассказов не раздражают, отнюдь, но отсылают к авторскому стилю общения с публикой на ТВ – опыт, конечно же, не прошедший даром.
Именно в этом, наверное, и заключён секрет популярности Мураками: разговаривая с читателем о весьма тонких вещах, он не столько вводит в оборот какие-то сложные термины и понятия, сколько виртуозно моделирует нужные ситуации из самых, казалось бы, обыкновенных обстоятельств. Постоянно провоцируя нас на соответствующий тональный запрос, он так же постоянно отказывается отвечать на него, ограничиваясь, как сказали бы музыканты, смысловыми доминантами. В конце концов, грань между реальностью и вымыслом стирается, а сюжет переносится в мир читательского опыта.
Ну, не гениально? Не знаю, я, может быть, и тупой, и попался на удочку изощрённой попсы, а издатели развели меня как лоха, но книга рассказов Харуки Мураками реально доставляет – я давно не получал такого удовольствия от чтения книг. Это настоящая и самая что ни на есть художественная литература высокого качества, способная поразить воображение, способная говорить с читателем о серьёзных вещах языком тончайших аллюзий на его же собственный опыт.
Причём здесь телепузики – я имею в виду название книги? Не знаю. Однако, перевернув последнюю страницу этого роскошного релиза (где, впрочем, очень много пьют виски и пива, а также постоянно занимаются петтингом), я ещё раз понял, что распыляться на мелочи не стоит, и если уж читать книги – только достойные, а жизнь свою надо, действительно, © прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы.
продолжение - здесь
Комменты здесь
_________________
Группа ДК
СОДЕРЖАНИЕ - послушать и скачать
ЭКЗОТИКА-1991 - публицистика 90-х
Канал НОСТАЛЬГИЯ - посмотреть целиком
Группа ДК на www.youtube.com
Радио МАЯК - "Первый Отряд" - "Русский Рок"
НОВОЕ ИСКУССТВО (магазин) - приобрести: альбомы ДК
ДОМ КУЛЬТУРЫ (магазин) - приобрести: журнал АТАКА, etc
ЗЕРКАЛО-1: http://lj.rossia.org/users/zharikov/
ЗЕРКАЛО-2: http://zharikov.dreamwidth.org/